У персонажа нет имени, лишь фамилия. Не смотря на немецкую фамилию (Werner), по национальности он является русским:
«Нынче поутру зашел ко мне доктор; его имя Вернер, но он русский. Что тут удивительного? Я знал одного Иванова, который был немец.»
Авангард Леонтьев в роли доктора Вернера
Сериал «Герой нашего времени», 2006
Возраст
Возраст героя в романе не указан, но судя по всему, он несколько старше Печорина. Вероятно ему от 25 до 40 лет.
Внешность
Печорин отмечает, что Вернер некрасив, но в его «неправильных чертах» читается отпечаток высокой души:
«Его наружность была из тех, которые с первого взгляда поражают неприятно, но которые нравятся впоследствии, когда глаз выучится читать в неправильных чертах отпечаток души испытанной и высокой.»
Он маленького роста и худой как ребенок, но при этом у него большая, неровная голова и маленькие черные глаза:
«Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как ребенок; одна нога была у него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна: он стриг волосы под гребенку, и неровности его черепа, обнаруженные таким образом, поразили бы френолога [Френология — псевдонаука согласно которой психика человека связанна со строением его черепа] странным сплетением противоположных наклонностей. Его маленькие черные глаза, всегда беспокойные, старались проникнуть в ваши мысли.»
«Возвратясь, я нашел у себя доктора. На нем были серые рейтузы [вязаные шерстяные штаны, плотно обтягивающие ноги], архалук [кавказский плотно прилегающий к телу кафтан с высоким стоячим воротником] и черкесская шапка. Я расхохотался, увидев эту маленькую фигурку под огромной косматой шапкой: у него лицо вовсе не воинственное, а в этот раз оно было еще длиннее обыкновенного.»
Доктор Вернер одевается опрятно и со вкусом, но за пристрастие к черной одежде, его прозвали «Мефистофелем»:
«В его одежде заметны были вкус и опрятность; его худощавые, жилистые и маленькие руки красовались в светло-желтых перчатках. Его сюртук, галстук и жилет были постоянно черного цвета. Молодежь прозвала его Мефистофелем; он показывал, будто сердился за это прозвание, но в самом деле оно льстило его самолюбию.»
Дополняет образ «Мефистофеля» трость:
«…Вернер взошел в мою комнату. Он сел в кресла, поставил трость в угол, зевнул и объявил, что на дворе становится жарко.»
Профессия
Судя по всему, доктор Вернер занимается частной медицинской практикой в Пятигорске. Среди его клиентов присутствуют люди из высшего света:
«Княгиня лечится от ревматизма, а дочь Бог знает от чего; я велел обеим пить по два стакана в день кислосерной воды и купаться два раза в неделю в разводной ванне.»
Когда-то доктор Вернер практиковал в Москве:
— А вы были в Москве, доктор?
— Да, я имел там некоторую практику…
— Да, я имел там некоторую практику…
Доктор Вернер — опытный специалист. Он видел много смертей, но это не сделало его равнодушным:
«Разве вы сто раз не провожали людей на тот свет с величайшим равнодушием?..»
«Обыкновенно Вернер исподтишка насмехался над своими больными; но я раз видел, как он плакал над умирающим солдатом…»
Но у него «злой язык», и пользуясь этим, завистливые конкуренты подпортили его репутацию:
«У него был злой язык: под вывескою его эпиграммы не один добряк прослыл пошлым дураком; его соперники, завистливые водяные медики, распустили слух, будто он рисует карикатуры на своих больных, — больные взбеленились, почти все ему отказали. Его приятели, то есть все истинно порядочные люди, служившие на Кавказе, напрасно старались восстановить его упадший кредит.»
По мимо основной профессии, он изучал психологию, но не умел пользоваться этими знаниями в реальной жизни:
«Он изучал все живые струны сердца человеческого, как изучают жилы трупа, но никогда не умел он воспользоваться своим знанием; так иногда отличный анатомик не умеет вылечить от лихорадки!»
По словам Печорина, будучи медиком. Вернер является скептиком-материалистом, но у него душа поэта:
«Вернер человек замечательный по многим причинам. Он скептик и материалист, как все почти медики, а вместе с этим поэт, и не на шутку, — поэт на деле всегда и часто на словах, хотя в жизнь свою не написал двух стихов.»
Доктор Вернер не богат, но совершенно не падок на деньги:
«Он был беден, мечтал о миллионах, а для денег не сделал бы лишнего шагу: он мне раз говорил, что скорее сделает одолжение врагу, чем другу, потому что это значило бы продавать свою благотворительность, тогда как ненависть только усилится соразмерно великодушию противника.»
Отношения с женщинами
Доктор Вернер страстно любит женщин и нравится женщинам несмотря на то, что он внешне некрасив:
Бывали примеры, что женщины влюблялись в таких людей до безумия и не променяли бы их безобразия на красоту самых свежих и розовых эндимионов [знаменитый своей красотой юноша в греческой мифологии]; надобно отдать справедливость женщинам: они имеют инстинкт красоты душевной: оттого-то, может быть, люди, подобные Вернеру, так страстно любят женщин.
Одна дама хотела отдать за него дочь, и давала в приданное довольно внушительное состояние, но Вернер ответил, что неспособен к семейной жизни:
«Здесь, на водах, преопасный воздух: сколько я видел прекрасных молодых людей, достойных лучшей участи и уезжавших отсюда прямо под венец… Даже, поверите ли, меня хотели женить! Именно одна уездная маменька, у которой дочь была очень бледна. Я имел несчастие сказать ей, что цвет лица возвратится после свадьбы; тогда она со слезами благодарности предложила мне руку своей дочери и все свое состояние — пятьдесят душ, кажется. Но я отвечал, что я к этому не способен…»
Доктор Вернер говорит о женщинах поэтически, и сравнивает их с заколдованным лесом итальянского поэта Торквато Тассо:
Кстати: Вернер намедни сравнил женщин с заколдованным лесом, о котором рассказывает Тасс в своем «Освобожденном Ерусалиме».
Григорий Печорин и доктор Вернер
Сериал «Герой нашего времени», 2006
Дружба с Печориным
Доктор Вернер — единственный друг Григория Печорина. Они познакомились давно в городе С… (вероятно в Ставрополе), и сразу поняли друг-друга. Тем не менее, считая себя неспособным к дружбе, Печорин называет его приятелем:
«Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае — труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать; да притом у меня есть лакеи и деньги! Вот как мы сделались приятелями: я встретил Вернера в С… среди многочисленного и шумного круга молодежи; разговор принял под конец вечера философско-метафизическое направление; толковали об убеждениях: каждый был убежден в разных разностях.
— Что до меня касается, то я убежден только в одном… — сказал доктор.
— В чем это? — спросил я, желая узнать мнение человека, который до сих пор молчал.
— В том, — отвечал он, — что рано или поздно в одно прекрасное утро я умру.
— Я богаче вас, сказал я, — у меня, кроме этого, есть еще убеждение — именно то, что я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться.
Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них никто ничего умнее этого не сказал. С этой минуты мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоем об отвлеченных предметах очень серьезно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились довольные своим вечером.»
— Что до меня касается, то я убежден только в одном… — сказал доктор.
— В чем это? — спросил я, желая узнать мнение человека, который до сих пор молчал.
— В том, — отвечал он, — что рано или поздно в одно прекрасное утро я умру.
— Я богаче вас, сказал я, — у меня, кроме этого, есть еще убеждение — именно то, что я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться.
Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них никто ничего умнее этого не сказал. С этой минуты мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоем об отвлеченных предметах очень серьезно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились довольные своим вечером.»
Печорин и Вернер понимают друг-друга с полуслова:
«Посмотрите, вот нас двое умных людей; мы знаем заране, что обо всем можно спорить до бесконечности, и потому не спорим; мы знаем почти все сокровенные мысли друг друга; одно слово — для нас целая история; видим зерно каждого нашего чувства сквозь тройную оболочку. Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя. Итак, размена чувств и мыслей между нами не может быть: мы знаем один о другом все, что хотим знать, и знать больше не хотим.»
При их встречах, Вернер рассказывает Печорину новости, которые узнает от своих пациентов:
«Остается одно средство: рассказывать новости. Скажите же мне какую-нибудь новость.»
— Вам хочется знать какие-нибудь подробности насчет кого-нибудь из приехавших на воды, и я уж догадываюсь, о ком вы это заботитесь, потому что об вас там уже спрашивали.
— Доктор! решительно нам нельзя разговаривать: мы читаем в душе друг друга.
— Доктор! решительно нам нельзя разговаривать: мы читаем в душе друг друга.
Они во многом похожи, но между ними есть существенная разница. Вернер — теоретик, знаток человеческих душ не умеющий применить свои знания. Печорин — человек действия, играющий с чужими судьбами.
Участие в дуэли
Вызвав Грушницкого на дуэль Печорин просит Вернера стать его секундантом, и он соглашается не смотря на опасность:
«Доктор согласился быть моим секундантом; я дал ему несколько наставлений насчет условий поединка; он должен был настоять на том, чтобы дело обошлось как можно секретнее, потому что хотя я когда угодно готов подвергать себя смерти, но нимало не расположен испортить навсегда свою будущность в здешнем мире.»
Придя к Грушницкому для обсуждений деталей предстоящей дуэли, Вернер случайно слышит разговор Грушницкого с драгунским капитаном, и понимает, что они решили не заряжать Пистолет Печорина. Он рассказывает об Этом Печорину, но тот не отказывается от дуэли, и просит Вернера держать услышанное в тайне:
«Теперь вот какие у меня подозрения: они, то есть секунданты, должно быть, несколько переменили свой прежний план и хотят зарядить пулею один пистолет Грушницкого. Это немножко похоже на убийство, но в военное время, и особенно в азиатской войне, хитрости позволяются; только Грушницкий, кажется, поблагороднее своих товарищей. Как вы думаете? Должны ли мы показать им, что догадались?
— Ни за что на свете, доктор! будьте спокойны, я им не поддамся.
— Что же вы хотите делать?
— Это моя тайна.»
— Ни за что на свете, доктор! будьте спокойны, я им не поддамся.
— Что же вы хотите делать?
— Это моя тайна.»
Вернер переживает за друга, но тот утверждает, что ожидание насильственной смерти сравнимо со смертельной болезнью:
— Отчего вы так печальны, доктор? — сказал я ему. — Разве вы сто раз не провожали людей на тот свет с величайшим равнодушием? Вообразите, что у меня желчная горячка; я могу выздороветь, могу и умереть; то и другое в порядке вещей; старайтесь смотреть на меня, как на пациента, одержимого болезнью, вам еще неизвестной, — и тогда ваше любопытство возбудится до высшей степени; вы можете надо мною сделать теперь несколько важных физиологических наблюдений… Ожидание насильственной смерти не есть ли уже настоящая болезнь?
Эта мысль поразила доктора, и он развеселился.
Эта мысль поразила доктора, и он развеселился.
После дуэли Вернер помогает обставить гибель Грушницкого как несчастный случай, но он осуждает Печорина за его поступок. Вернер понимает, что все это произошло из-за желания Печорина позабавиться над Грушницким, и он мог не доводить их конфликт до трагического финала:
«Все устроено как можно лучше: тело привезено обезображенное, пуля из груди вынута. Все уверены, что причиною его смерти несчастный случай; только комендант, которому, вероятно, известна ваша ссора, покачал головой, но ничего не сказал. Доказательств против вас нет никаких, и вы можете спать спокойно… если можете… Прощайте…»
После этого отношения между Вернером и Печориным портятся:
«Взошел доктор: лоб у него был нахмурен; и он, против обыкновения, не протянул мне руки.»
«Он на пороге остановился: ему хотелось пожать мне руку… и если б я показал ему малейшее на это желание, то он бросился бы мне на шею; но я остался холоден, как камень — и он вышел.
Вот люди! все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, — а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности. Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!..»
Вот люди! все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, — а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности. Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!..»
