«Все, или ничего. Жизнь за жизнь. Взял мою, отдай свою, и тогда уже без сожаления и без возврата»
В ответ на слова Базарова о том, что она слишком требовательнаИнформация:
Цитата из романа «Отцы и дети» (1861) русского писателя Тургенева Ивана Сергеевича (1818 – 1883). Глава 17. Слова Анны Одинцовой в Разговоре с Евгением Базаровым:— Вы так разочарованы? — спросил Базаров.
— Нет, — промолвила с расстановкой Одинцова, — но я не удовлетворена. Кажется, если б я могла сильно привязаться к чему-нибудь…
— Вам хочется полюбить, — перебил Базаров, — а полюбить вы не можете: вот в чем ваше несчастье.
Одинцова принялась рассматривать рукава своей мантильи.
— Разве я не могу полюбить? — промолвила она.
— Едва ли! Только я напрасно назвал это несчастьем. Напротив, тот скорее достоин сожаления, с кем эта штука случается.
— Случается что?
— Полюбить.
— А вы почем это знаете?
— Понаслышке, — сердито отвечал Базаров.
«Ты кокетничаешь, — подумал он, — ты скучаешь и дразнишь меня от нечего делать, а мне…» Сердце у него действительно так и рвалось.
— Притом, вы, может быть, слишком требовательны, — промолвил он, наклонившись всем телом вперед и играя бахромою кресла.
— Может быть. По-моему, или все, или ничего. Жизнь за жизнь. Взял мою, отдай свою, и тогда уже без сожаления и без возврата. А то лучше и не надо.
— Что ж? — заметил Базаров, — это условие справедливое, и я удивляюсь, как вы до сих пор… не нашли, чего желали.
— А вы думаете, легко отдаться вполне чему бы то ни было?
— Не легко, если станешь размышлять, да выжидать, да самому себе придавать цену, дорожить собою то есть; а не размышляя, отдаться очень легко.
— Как же собою не дорожить? Если я не имею никакой цены, кому же нужна моя преданность?
— Это уже не мое дело; это дело другого разбирать, какая моя цена. Главное, надо уметь отдаться.
Одинцова отделилась от спинки кресла.
— Вы говорите так, — начала она, — как будто все это испытали.
— К слову пришлось, Анна Сергеевна: это все, вы знаете, не по моей части.
— Но вы бы сумели отдаться?
— Не знаю, хвастаться не хочу.
Одинцова ничего не сказала, и Базаров умолк. Звуки фортепьяно долетели до них из гостиной.
— Нет, — промолвила с расстановкой Одинцова, — но я не удовлетворена. Кажется, если б я могла сильно привязаться к чему-нибудь…
— Вам хочется полюбить, — перебил Базаров, — а полюбить вы не можете: вот в чем ваше несчастье.
Одинцова принялась рассматривать рукава своей мантильи.
— Разве я не могу полюбить? — промолвила она.
— Едва ли! Только я напрасно назвал это несчастьем. Напротив, тот скорее достоин сожаления, с кем эта штука случается.
— Случается что?
— Полюбить.
— А вы почем это знаете?
— Понаслышке, — сердито отвечал Базаров.
«Ты кокетничаешь, — подумал он, — ты скучаешь и дразнишь меня от нечего делать, а мне…» Сердце у него действительно так и рвалось.
— Притом, вы, может быть, слишком требовательны, — промолвил он, наклонившись всем телом вперед и играя бахромою кресла.
— Может быть. По-моему, или все, или ничего. Жизнь за жизнь. Взял мою, отдай свою, и тогда уже без сожаления и без возврата. А то лучше и не надо.
— Что ж? — заметил Базаров, — это условие справедливое, и я удивляюсь, как вы до сих пор… не нашли, чего желали.
— А вы думаете, легко отдаться вполне чему бы то ни было?
— Не легко, если станешь размышлять, да выжидать, да самому себе придавать цену, дорожить собою то есть; а не размышляя, отдаться очень легко.
— Как же собою не дорожить? Если я не имею никакой цены, кому же нужна моя преданность?
— Это уже не мое дело; это дело другого разбирать, какая моя цена. Главное, надо уметь отдаться.
Одинцова отделилась от спинки кресла.
— Вы говорите так, — начала она, — как будто все это испытали.
— К слову пришлось, Анна Сергеевна: это все, вы знаете, не по моей части.
— Но вы бы сумели отдаться?
— Не знаю, хвастаться не хочу.
Одинцова ничего не сказала, и Базаров умолк. Звуки фортепьяно долетели до них из гостиной.
