«Нет огорчения, которого не изглаживало бы время, и боли, которой не излечивала бы смерть»

— Мне они не дали разглядеть себя подробно, — ответил Санчо, — потому что, прежде чем я успел взмахнуть моей Тисоной,^[1] они так погладили мои плечи своими дубинками, что свет пропал у меня из глаз, а сила — из ног, и я повалился на то самое место, где я еще и теперь покоюсь. И злит меня вовсе не мысль, что эти удары нанесли мне бесчестие, а боль от полученных ударов, которые так же долго останутся запечатлевшимися у меня в памяти, как и на плечах.

— И все-таки, — ответил Дон-Кихот, — я тебе напомню, мой дорогой Санчо, что нет огорчения, которого не изглаживало бы время, и боли, которой не излечивала бы смерть.

— Так-то так, — возразил Санчо, — да ведь что же может быть хуже той боли, которая проходят только со временем и излечивается лишь со смертью? Если бы, по крайней мере, ваше бедствие было одним из тех, которые облегчаются одним или двумя пластырями, это было бы все еще ничего; но мне кажется, что всех больничных припарок было бы мало, чтобы поставить нас на ноги.

— Ну, Санчо, — сказал Дон-Кихот, — перестань жаловаться и примирись с судьбою; я подам тебе в этом пример. Посмотрим-ка, как поживает Россинант, потому что на долю бедного животного, мне кажется, выпало тоже порядком.